Неточные совпадения
— Я не понимаю,
папа, как ты можешь смеяться! — сказала она быстро. Гнев отемнил прекрасный лоб ее… — Бесчестнейший поступок, за который я не знаю, куды бы их следовало всех
услать…
— Просто — тебе стыдно сказать правду, — заявила Люба. — А я знаю, что урод, и у меня еще скверный характер, это и
папа и мама говорят. Мне нужно
уйти в монахини… Не хочу больше сидеть здесь.
— Если человек, которому я отдала все, хороший человек, то он и так будет любить меня всегда… Если он дурной человек, — мне же лучше: я всегда могу
уйти от него, и моих детей никто не смеет отнять от меня!.. Я не хочу лжи,
папа… Мне будет тяжело первое время, но потом все это пройдет. Мы будем жить хорошо,
папа… честно жить. Ты увидишь все и простишь меня.
— Я сейчас, — продолжает, — от жены. Понимаете ли вы, что такое жена? Детки, когда я
уходил, прокричали мне: «Прощайте,
папа, приходите скорее с нами „Детское чтение“ читать». Нет, вы этого не понимаете! Чужая беда не дает ума.
— Устала говорить, m-r Бьюмонт, — говорила она, когда он долго засиживался: — оставайтесь с
папа, а я
уйду к себе, — и
уходила.
И мы так долго разговаривали, не одеваясь, что солнце уже начинало
уходить из окон диванной, и Яков (который все точно так же был стар, все так же вертел пальцами за спиной и говорил опять-таки) пришел в нашу комнату и доложил
папа, что колясочка готова.
Саша. И я поступаю так, как велит мне моя совесть. Можешь говорить что угодно, я тебя не отпущу.
Папа, сейчас благословлять! Пойду позову маму… (
Уходит.)
— Я непременно хотела быть у вас, — заговорила она своим детским голосом и крепко пожимая и потрясая своей маленькой ручкой могучую руку Бегушева. —
Папа тоже непременно хотел ехать со мною, но сегодня с утра еще куда-то
ушел и до сих пор нет. Я думаю: «Бог с ним», — и поехала одна.
— Нет, и — не хочу! — решительно ответила девушка, усаживаясь за стол. — Это будет — когда я ворочусь к ним, — значит, вечером, — потому что я пробуду у вас весь день. Зачем же с утра думать о том, что будет ещё только вечером?
Папа рассердится, но от него можно
уйти и не слушать… Тётя? — она без памяти любит меня! Они? Я могу заставить их ходить вокруг меня на четвереньках… Вот бы смешно!.. Чернонебов не может, потому что у него живот!
Надежда (отцу). Это простой обморок,
папа! Он бегал, ему нельзя бегать.
Уйдите отсюда, вам нужно успокоиться!
Княгиня. Так скажите
папа, что я ничему не верю, но приеду посмотреть его нового медиума. Чтоб он дал знать. Прощайте, ma toute belle [моя красавица (франц.)]. (Целует и
уходит с княжной.)
Шура.
Папа, ты слышишь? Они говорят — с ума сошел ты!
Уходите, трубач,
уходите!
Ольга Петровна. Было бы чем,
папа, если бы у тебя деньги на другое не
ушли!.. (Снова обращаясь к Андашевскому.) Графу, я вижу, Алексей Николаич, неприятен ваш великодушный поступок в отношении меня; но я его очень дорого ценю и завтрашний же день желаю сделаться вашей женой, с полною моей готовностью всюду следовать за вами, какая бы вас участь ни постигла.
— Ты знаешь, ты знаешь!.. Но я не могла удержаться, слишком больно было за
папу… Господи! И ты, — ты тоже
уходишь!
— Мама, — конечно. А
папа… — Катя печально опустила голову. — Он о тебе никогда не говорит и
уходит, когда мы говорим. Он не захочет.
Папа тоже вот неуверенно говорит: «
уходи».
Бедный, дорогой
папа, простишь ли ты свою джаным, свою голубку? Прости, добрый, прости, милый! прости, мой
папа! я не могла поступить иначе… Прости и верь, что я люблю тебя много, сильно… Прощай и ты, моя родина… моя тихая, улыбающаяся Грузия… Я
ухожу от тебя искать новую жизнь в суровых горах Дагестана… Прощай, родной, тихий, благоухающий, розовый Гори!..
Взвешивая теперь все обстоятельства, я думаю: совсем не к чему было мне приезжать с бала; я вправду вовсе не был нужен дома, — а просто я должен был проявить чуткость и заботу, тут больше была педагогия. Но тогда мне стало очень стыдно, и я
ушел от
папы с лицом, облитым слезами раскаяния.
А вот с арифметикой и вообще с математикой было очень скверно. Фантазии там приложить было не к чему, и ужасно было трудно разобраться в разных торговых операциях с пудами хлеба, фунтами селедок и золотниками соли, особенно, когда сюда еще подбавляли несколько килограммов мяса: Иногда сидел до поздней ночи, опять и опять приходил к
папе с неправильными решениями и
уходил от него, размазывая по щекам слезы и лиловые чернила.
Папа относился к дедушке с глубокою почтительностью и нежною благодарностью. Когда дедушка приезжал к нам, — вдруг он, а не
папа, становился главным лицом и хозяином всего нашего дома. Маленький я был тогда, но и я чувствовал, Что в дом наш вместе с дедушкою входил странный, старый, умирающий мир, от которого мы уже
ушли далеко вперед.
Дамы остались в зале нас выбирать, а мы
ушли вместе с
папой в его кабинет, Вошла к нам из залы Люба Конопацкая. Немножко стесняясь, она сказала...
Я
уходил побежденный. Но по мере того как я рос и развивался, схватки с
папой становились чаще, продолжительнее, горячее.
Меня называли «Витя»,
папа выговаривал по-польски, и у него звучало «Виця»; так он всегда и в письмах ко мне писал мое имя. Ласкательно мама называла меня «Тюлька». Раз она так меня позвала, когда у нее сидела с визитом какая-то дама. Когда я
ушел, дама сказала маме...
Через три года
папе стало совершенно невмоготу: весь его заработок
уходил в имение, никаких надежд не было, что хоть когда-нибудь будет какой-нибудь доход; мама почти всю зиму проводила в деревне, дети и дом были без призора. Имение, наконец, продали, — рады были, что за покупную цену, — со всеми новыми постройками и вновь заведенным инвентарем.
Было не до того, чтоб уроки учить. Передо мною распахнулась широкая, завлекающая область, и я
ушел в не всею душою, — область умственных наслаждений. Для меня этот переворот связан в воспоминаниях с Боклем. У
папы в библиотеке стояла «История цивилизации в Англии» Бокля. По имени я его хорошо знал. Это имя обозначало нас самого умного, глубокомысленного и трудпонимаемого писателя. Читать его могут только очень умные люди. Генерал у Некрасова говорит в балете поэту...
— И от меня
уйди! — вторил Юрику и Сережа, из-за тебя только
папа на нас рассердился, негодный мальчишка!
Тетя-мама часто плакала и все спрашивала Валю, хочет ли он
уйти от нее; дядя-папа ворчал, гладил свою лысину, отчего белые волоски на ней поднимались торчком, и, когда мамы не было в комнате, также расспрашивал Валю, не хочет ли он к той женщине.